|
Я сидел, набитый тяжелым свинцом молчания, в глазах непрошеного гостя
возник вдруг отблеск льда. Я не знаю, сколько времени сидели мы так в
таинственном полумраке, точно куклы, основания которых залиты свинцом, и рядом
не было никого, кто вмешался бы в бессловесный разговор убегавший далеко из
сферы нашей беседы. Этим молчанием мы создали особый сумеречный мир. В этот
момент я получил самый глобальный опыт в этой жизни. Возобновился стародавний
спор между людьми действия и созерцателями, возобновился - для меня - с
невиданной резкостью. До этого утра я знал созерцание лишь в его наиболее
скромных, обыденных формах; как восторженную погруженность в поэзию или
музыку, как терпеливое ожидание вдохновения, без которого самый прозаичный
писатель не может и надеяться достичь чего-либо; как систематическое молчание,
ведущее порой к намекам на "смутное знание". Но теперь я познал вершину
созерцания. Вершину, но не всю его полноту.
Я вел странную игру, в которой не хотел выиграть, чтобы что-то не расплескать,
не потревожить резким движением. Мы шли по лабиринтам непроизносимых слов
навстречу друг к другу, сворачивая в тупики, возвращаясь по собственным
следам, натыкаясь на отражения в пыльных зеркалах. Так случилось, именно этот
невидимый человек (из лучших, а может быть, из худших побуждений) должен был
ввести меня в жизнь. Он впервые открыл мне самую суть тревоги, жившей в моей
душе и в то же время подтолкнул меня к жизни, вскрыв все постыдное и скверное
во мне, и для того, чтобы оно приобрело новую свежесть. Я давно и твердо знал:
дорога, ведущая к светлой поверхности жизни, мне заказана. Он же впервые
показал мне, что в жизни существует ещё один путь - окольный, с черного хода.
На первый взгляд могло показаться, что путь этот ведет лишь к разрушению и
гибели, но как богат он был неожиданными хитрыми поворотами, подлость он
превращал в мужество; его следовало бы назвать алхимией, поскольку он
регенерировал злодейство, возвращая его в исходное состояние — чистую энергию.
Я шел как ищейка, потерявшая след, чуя ноздрями воздух тленности, сквозь
глубинный мрак существования; сквозь время, спрессованное мраком, волоча за
собою цепи, кармы прошлого отрезки разных длин. Шел, чтобы осознать однажды,
что все, чем жил до сих пор - ложь, обман, скрывающий от меня жизнь и смерть.
Просто забыл о вещах, ради которых стоит жить, просто отвык, и теперь выпускал
из глубочайшего кувшина памяти то время, когда очень любил одиночество и
предполагал самостоятельно начать изучать незнакомый мир.
Ткань сна разошлась по швам. Проснулся. Стрелки часов плыли в завтрашнее
безумие, у постели дремала сиделка-тишина. Внезапно на меня снизошло нечто
вроде озарения. Мне представилось, что я стою один перед темным миром с широко
распростертыми руками. И что весь этот мир в один прекрасный день сам упадет в
мои ладони. Мне открылось, что мир крепко схвачен мною, зажат в Моих руках...
Откровение не вызвало во мне чувства гордости, слишком уж тягостным тогда оно
было. Гордость — нечто более легкое, светлое, открытое глазу, искрящееся. Мне
хотелось обладать чем-то таким, что давало бы мне право гордиться и было видно
каждому.
Наконец завязался разговор, сбивчивый, темный, полный намеков, понятных только
им, и каких-то относящихся только к прошлому оборванных фраз. То что не
произносилось с тех пор, как принял для себя решение похоронить случившееся в
своей душе, пока оно само не воскреснет, - только не прикасаться! И вот у меня
возникло такое чувство, будто я поднимаюсь постепенно со дна. Тяжелые мысли
разрывается яркой вспышкой выстрела, пришедшего из-за дальних холмов времени.
Может быть, он прозвучал 5 или 10 лет назад, а теперь вернулся, мог он прийти
и из будущего.
Мне даже показалось, прошлое, наконец, отступило; уже канули в нем (едва ли
безвозвратно) периодичные как смена дня и ночи вспышки отчаяния, когда все
перспективы были В ДЫМУ, сам был перепачкан отчаяньем, как перчатки убийцы в
крови, из под гнета которых не так просто вырваться, учитывая серьезность
факторов, их вызвавших. Кажется, я вырвался из того мрачного подземелья, где
весь мой путь был похож не на дорогу к вершине жизни, а оборачивался крутой
ЛЕСТНИЦА В ЯМУ.
И из этой ямы был единственный выход - нарезать новую колею, все изменить,
начать с нуля новый день. Закрыть очередную страницу Книги, в которой я по
прежнему жив, перелистнуть, начав новую жизнь (жизнь ведь - смена циклов, и
время от времени она приводит к надписи "отъезд". Перегнулась линия жизни,
начался новый отсчет; и остаток стал больше, чем было вначале).
Человек, возвращающийся через Дверь в Стене, никогда не будет точно таким,
каким он туда вошел. Он будет более мудрым, но менее самоуверенным, более
счастливым, но менее удовлетворенным собой, будет скромнее, признавая свое
невежество, однако будет подготовлен для понимания связи слов с вещами и
систематических рассуждений с непостижимой Тайной, которую они пытаются -
всегда тщетно - ухватить. |
