Цветы зла для Парсифаля

Последней премьерой ушедшего года Томский театр драмы закольцевал армейскую тему, открытую в январе трагикомедией Юрия Пахомова «Почему Колумб открыл Америку?» по пьесе Евгения Гришковца «Зима». Спектакль «Билокси блюз» в постановке Евгения Лавренчука по одноименной пьесе Нила Саймона по духу получился антимилитаристским. Пятнадцать лет назад Юрий Пахомов, будучи главным режиссером ТЮЗа, поставил спектакль «Гуд бай, Америка» по этой пьесе. Как вспоминают его участники, он получился жестким, но одновременно лирическим, главный пафос – в острой социальной направленности против дедовщины.

В начале XXI века молодой режиссер из Москвы, приглашенный Пахомовым, расставил новые смысловые ударения и сместил акценты в известном сюжете о зеленых юнцах, которым в 1943 году на американской военной базе Билокси в течение нескольких недель поборник армейской дисциплины сержант Мервин Джейн Туми ломает души.

Реалистически-бытовую драму Нила Саймона он прочел как небытовую трагедию о Рыцарстве, о чем и сообщил в программке. Стаканы же, которые трясутся от якобы проходящего мимо поезда, три койки на сцене и инвалидная каталка, эти приметы быта – всего лишь цитаты из других спектаклей с тем же названием.

С учетом того, что ставил этот спектакль 22-летний человек, а главные роли, за исключением роли сержанта Туми, сыгранного Владимиром Тарасовым (второй раз за творческую биографию), исполнили студенты томского курса Екатеринбургского театрального института, мысль о растоптанной юности, о попранных идеалах звучит наиболее пронзительно. А сам спектакль, с очень мощным энергетическим зарядом, обращен не в прошлое, а в будущее.

Трагическая нота задана с самого начала. Действие в лавренчуковском «Билокси» перенесено из казармы (так в пьесе) в госпитальную палату. Она – Татьяна Жугина в халате медсестры под звук печатной машинки представляет каждого героя. Будто заполняет истории болезни. Этот лязгающий, механический звук, точно работающие жернова военного молоха, становится лейтмотивом спектакля. Однако появляются действующие лица под другую музыку – в белых халатах с капюшонами медленно и плавно «проплывают» они, точно тени или привидения, за «марлевым» занавесом под звуки вагнеровского «Парсифаля». В тот момент, когда они занимают свои места на больничных койках, кажется, что герои уже не живые и пришли из мира иного. Это близко к истине – программка, в которой помещены биографии персонажей, сообщает, что почти все действующие лица умерли.

Однако до поры предчувствие трагического финала заглушено черным юмором.

Остроумные наблюдения и лирические откровения автобиографического героя Юджина Джерома – Максима Еремеева, как он и еще пятеро новобранцев ехали в тесном и душном поезде, вызывают аплодисменты и смех в зрительном зале, где сидят как ровесники исполнителей, так и ровесники героев.

Глядя на Юджина в инвалидной коляске, который мечтает «выжить на этой войне, стать писателем и влюбиться», не знаешь то ли плакать, то ли улыбаться. Но наверняка можешь предположить: все остальные персонажи «выйдут» со страниц его дневника. Однако не успеешь настроиться на повествовательный лад, как вдруг герои скидывают белые халаты, отбрасывают в сторону костыли и инвалидные коляски и оказываются в черных футболках и камуфляжных штанах. Вся ситуация повторяется. Вернее, проигрывается, проживается. С мельчайшими подробностями. И так на протяжении всего спектакля. Одевание-раздевание имеет символическое значение: в белых халатах – герои уже умерли и о них лишь вспоминают, в камуфляже – они еще живы.

Зачем режиссер резко меняет категорию времени – Past Simple (простое прошедшее время) на Past Continues Tens (действие в прошлом, совершенное в определенный момент времени)? Во-первых, не надо забывать название спектакля, в котором указание джазовую музыку – блюз. Так что синкопированный ритм, речевые повторы неизбежны. Во-вторых, Лавренчук заставляет еще и еще раз «перечитать» отдельные места в дневнике, чтобы увидеть, как об армейский быт разбивается «миф о Рыцарстве».