Реклама и демократия

Они хотят, чтобы я купил эти потрясающие мятные таблетки «Рондо». Если верить рекламному сериалу, те, кто принимают их, могут заставить своих служащих работать без выходных или без лишних слов убедить тренируемых «бизонов» пастись в спортзале сутками. Что может произвести такой эффект на людей в обществе буржуазной (т.е. формальной) демократии? Правильно, только дополнительные деньги. Никаких других стимулов повышения системной активности рыночное общество не предполагает. Все дополнительные, не рыночные стимулы увеличения усилий, могут рассматриваться либо как «пережитки тоталитарного прошлого», либо как «зачатки будущих, посткапиталистических отношений» т.е. в любом случае являются периферийными, маргинальными и нежелательными для рыночной системы.

Таким образом, освежающие дыхание таблетки «Рондо» выступают в сериале как эквивалент повышающих производственную активность доплат, как символ валюты, как стыдливый заменитель купюр. Эта ситуация очень точно описывает транслируемую с экрана массовую идеологию, необходимую позднему или «просвещенному» капитализму, а именно: мы все знаем, что деньги являются для нас основным и исключительным стимулом труда, но как культурные, образованные и просто вежливые люди мы не произносим этого в слух, ибо зачем нам травмировать себя и друг друга, что, в конце концов, даст такое публичное хамство?
Как мы избегаем этого признания? При помощи простейших иносказаний: «чувство долга», «корпоративная гордость», «престиж фирмы или державы», «духовность», «благородство», «готовность помочь» или мятные таблетки «Рондо», наконец, помогают нам обойти эту скользкую и неприятную тему и тем самым сохранить видимость нормальных людей в нормальном обществе, а не рвачей с большой дороги. Я не куплю «Рондо», потому что понимаю, что именно имеют авторы ролика в виду, реклама построена на программируемой в сознании зрителя ошибке: человек, глотая мяту, должен чувствовать, что он стал богаче (в сознании буржуа богатство совпадает с влиятельностью), в самом что ни на есть экономическом смысле слова.
Они хотят, чтобы я смотрел «Магазин на диване» и выбирал между антицелюлитными штанами, стандартными золотыми наборами колец-серег и чудо-платьем, меняющим по желанию хозяина десятки фасонов. Они предоставляют мне выбор. В этом основной пафос их «демократии». Как будто неясно, что тот, кто «предоставляет» выбор, давно сделал его за вас. Если у меня не возникнет желания выбирать из предложенной по ТV фигни нужную мне конфетку, из меня не может получиться уважающий себя гражданин. Чтобы желание выбрать все-таки возникло, голос ведущей, рассказывающей обо всех этих, необходимых мне, вещах, должен быть томительно сексуальным. Передача идет в эфире в то время, когда детям уже положено спать, а мама и папа как раз щелкают пультом, лежа в постели.
Мужчина под впечатлением чувственных интонаций должен потерять бдительность и раскошелиться, тогда как женщина, наоборот, почувствовав в комнате вторую, пусть и телевизионную, зато такую «мокрую», самку, немедленно запоминает номер «понравившегося» лота, чтобы бессознательно отнять у абстрактной соперницы часть ее обаяния, присвоить себе одну из ее черт, идентифицироваться хотя бы в деталях с этой, излучаемой экраном, прелестью. Эффект секса по телефону (мужское развлечение) совмещен с привычкой разглядывать каталоги с залежавшимся на складе барахлом (женская страсть). Так, по крайней мере, мыслят создатели этого рекламного шоу.
Сколько не выворачивай чудо-флаг «демократии» и не меняй его фасоны, сущностно оно остается все тем же капиталистическим рабством, выстроенным на навязанном внутрисистемном «выборе», принуждает к выбору предельная эротизация самого «предлагающего», субъекта власти. "Имиджмейкеры" хором твердят, что электоральный успех политического лидера прямо связан с его харизмой, т.е. с ощущением выраженной сексуальности, привлекательности, того или иного варианта «желанности». Стареющие актрисы, подражая дикторшам «Магазина», с чувственной хрипотцой говорят о Путине: «Посмотрите, ведь он настоящий мужик, страна влюблена в него». Они правильно рекламируют «демократическую» власть, пользуясь «магазинно-диванными» приемами, скорее всего даже неосознанно, просто люди соответствуют ситуации. Люди с советским подсознанием и прошлым, вообще, все должны делать неосознанно, чтобы не было мучительно больно за ежедневное участие в контрреволюции.
Они хотят, чтобы я приобрел новый «Сценик» и показывают мне очень опасный сюжет. Водитель, занятый на съемках ролика, настолько влюбляется в эту «приемистую» машину, что забывает об условности происходящего перед камерой и уносится куда-то за пределы рекламы, несмотря на все окрики «режиссера», голос которого в этой истории воплощает непосредственно («водитель, куда?») голос капитала, мстящего каждому «задумавшемуся» водителю за «непрофессионализм» (главный «голос» на любых выборах - гонках).
Представляю себе продолжение: «Сценик» оказался, действительно, настолько качественным, что стал представлять угрозу для капиталистического порядка, пробуждая в водителе первичный, фундаментальный инстинкт, волю к освобождению.
Водитель и дальше не реагирует на угрозы, уже за городом его пытаются остановить, перегородив дорогу, но «Сценик» настолько хорош, что против него все государственные органы – ерунда. Начинается погоня. В конце концов, по угонщику стреляют, но по шинам сказочного авто не удается попасть, вообще, идеальная конструкция этого четырехколесного спасения не позволяет повредить себя. Стрелять приходится в открытое окно по водителю. Кровь, залившая удобный салон, не портит впечатления от машины, даже наоборот, напоминает о контрасте между уязвимой биологической уникальностью отдельных особей-водителей и достигнутым наконец-то с помощью сборочного конвейера фирменным бессмертием повторяющихся «приемистых» моделей. «Сценик», никем так и не остановленный, идеальный и проходящий сквозь несовершенную «режиссерскую» власть, как лезвие сквозь масло, продолжает нестись с трупом «нарушителя» за рулем, сам, один, вечный, воплощенный наконец-то полностью проект свободы, которую невозможно остановить, мавзолей, несущийся по дорогам с неполноценным телом восставшего героя внутри.
Именно поэтому рынок нуждается больше в поломках и недоделках, нежели в реальном качестве. Любое действительное качество, всерьез представленное тем или иным продуктом, немедленно приводит к столкновению с чисто количественной системой и дает искру конфликта. Я не путаю качество – то, что творчески меня меняет, с комфортом – тем, что позволяет мне и заставляет меня остаться таким, каким я был и вчера.