Вячеслав Убогий:

«Мне нечего Вам сказать…»

В нем есть вызов, в этом человеке. Он словно маленький, но крепко сжатый кулак. Угольки глаз. Острый, умный, гордый человек. Шоу-бизнес отрабатывает его по своим законам. После съемок Вячеслава Убогого для глянцевых журналов – в галстуке, в белых брюках – хотелось спросить, не превращается ли он в буржуа. К таким выводам пришла Таник, беседовавшая с «звездой» литературного андеграунда прошлых лет.

- Кого из сетевых знаменитостей Вы считаете близкими по духу? Кто сейчас рулит Контркультурой?
- Рауш – живое воплощение трэш-идеала... Руах – философ-извращенец… Да, всех не упомнишь…
- А Ста?
- Он же продался! И поддался бездуховным соблазнам…
- А что в Вашем понимании настоящая духовность? Если здесь духовности нет, то где она есть?
- Она, безусловно, есть у людей, которые разумно балансируют между материальными и нематериальными ценностями. Разумный баланс - это то, что позволяет человеку заниматься духовными поисками, работать над своим духовным развитием. Когда твоя единственная проблема - что сегодня надеть вечером, - это ужасно, но когда твоя единственная проблема состоит в том, что есть сегодняшним вечером - это еще ужаснее. Потому что ни в одной из двух ситуаций ты не будешь заниматься своим развитием. У тебя должно быть все хорошо в жизни. Это позволит тебе заниматься своим развитием. Есть известная фраза: художник должен оставаться голодным. Мне кажется, что это не совсем верно. Либо совсем неверно. Например, если бы я не занимался бизнесом, вряд ли сел писать. Можно, конечно, кривляться и говорить, что нет, не могу не писать, или что талант всегда себя проявит, но думаю, что это по меньшей мере некорректно.
- Какова, на Ваш взгляд, главная задача писателя? Понимаете ли Вы ответственность взявшегося опубликовать свои наблюдения? Станут ли люди лучше, прочитав Вашу книги?
- 1. Главная задача писателя - это оставлять для истории точную картину современности. 2. Да, понимаю. 3. Они уже становятся лучше, по крайней мере, такой вывод я могу сделать из тех писем, что приходят мне от читателей.
- У вас большой круг общения в обычной жизни? Кого вы любите видеть в свободное от концертов время?
- Таких людей очень мало. Я теперь очень осторожен в контактах. Меня часто предавали, и я сильно разочаровался как в мужчинах, так и в женщинах. Я всегда пытался открыть свою душу тому, кого считал другом, но порой мне в нее просто плевали. После чего душа вновь замыкалась. Правда, потом время, что называется, вылечивало, понемногу приходил в себя, но следовал какой-то новый удар, и все повторялось. Поэтому теперь, если я кого и хочу видеть, то только тех людей, которых давно знаю. Которые хорошо ко мне относятся и относились так же и в те годы, когда я еще не был известен. Но я повторяю, что их очень мало.
- Уважаемый, а как Вы оцениваете возможность вступления демократической оппозиции (при всей условности этого определения) с НБП. Ваше отношение к Э.Лимонову. Спасибо.
- Отношение к Лимонову и молодым лимоновцам у меня различное. Еще несколько лет назад этот стареющий че гевара был неинтересен никому, кроме литкритики и психиатров. Но власть от большого ума начала его сажать - и сделала героем, и тысячи некрепких молодых душ потянулись в сторону этой дурноватой романтики. Теперь гособвинитель предлагает упечь на восемь лет ребят, разбивших стекло в приемной Президента. Следствием этого будут уже десятки тысяч новых "лимоновцев" - молодых людей, чувствительных к несправедливости. С экстремистской идеологией можно и нужно бороться, с ребятами этими нужно разговаривать, давать им взрослеть умом, чтобы они шли в реформаторы, а не в подрывники. Поэтому я выступаю в защиту арестованных лимоновцев. И на митингах в защиту демократических институтов готов стоять рядом с ними - хотя бы потому, что они на эти митинги приходят. А кстати, есть возможность с людьми и поговорить (у меня получается).
- А враги у Вас есть?
- Да, вот их список: тот же Лимонов, а еще Бальмонт, Пикассо, Бальзак, Кастанеда, Лютер, Пресли, Баркашов, Дидро, Кант, Чернышевский, Битлз, Бодлер, Верховенский, Евтушенко, Солженицын…
- Кстати, Вас с кем только ни сравнивают: с Булгаковым, Сорокиным... В последнее время список не пополнился?
- Еще как! С Сорокиным меня сравнивают только в Германии, видимо, здесь его знают больше. В России меня сравнивают с Марининой. Еще? Пожалуйста: Карлос Кастанеда, Томас Манн, Иван Тургенев, Терри Саутерн, Кафка, Хемингуэй, даже с Лесковым сравнивали…
- Рамки ваших произведений, если их вообще можно уложить в какие-то рамки, очень многослойны, в них постоянно присутствует мистическая составляющая… А в вашей личной жизни случались по-настоящему мистические события?
- Вы знаете, смотря как интерпретировать событие: мистическое оно или нет? Некоторым людям, знаете, да? Им надо, чтобы ветер выл в соснах, луна светила — это мистика. Это круто. А когда ты начинаешь понимать, что такое эта жизнь, то когда просыпаешься и идешь ночью в туалет, то понимаешь, что это — самое великое эзотерическое путешествие. И это по-настоящему сложно…
- Литература у меня почему-то ассоциируется исключительно с чувством стыда. Мне бесконечно стыдно, что я занялась этой областью деятельности. Может быть, я ошибаюсь, может быть, я сделала неправильные о вас выводы, но мне кажется, что вам эта область нравится, и вам, честно говоря, завидую, потому что я не могу продолжать дальше. Я родилась в доме, где жили одни художники. И поскольку вокруг меня все бесконечно рефлектировали по поводу искусства, мне казалось, что, овладев искусством, я овладею той самой властью и смогу как-то манипулировать сознанием. У меня никогда не было желания самовыражаться посредством литературы. У меня всегда было желание влиять на кого-то. А потом я выросла и поняла, что это неэффективно, что слово не многое значит, собственно.
- Это понятно, потому что вы занялись литературой, когда Россия стремительно переставала быть страной центристской литературы. Громадный кит русской литературы, который резвился в этих волнах уже почти два века, был выброшен на мель и начинал подгнивать. Я то вошел в литературу в середине 70-х годов, когда даже признака крушения этой системы еще не было. Поэтому для меня тогда литература была очень сильным наркотиком, на котором я сижу до сих пор. Я думаю, что искусство по-прежнему сильно влияет на массы. Может быть, литература не так уж сильно, но вот кино, например, по-прежнему является массовым искусством. Но, может быть, вам просто интереснее работать с людьми, а не с бумагой. Потому что меня все время интересовало то, чего нет, то, что не существует.