Ста-Ста

Город %удаков

- Ну, и как вам наш театр? – ехидно поинтересовался Понтиак у Нудиста. Между этой парочкой всегда существовали некие неразрешимые противоречия.
С самого вхождения Понтиака в компанию. Кто же его ввёл-то в Тусу, дайте-ка вспомнить. Ага, точно. Он же тогда приударял за Кроликом – девушкой с врожденным излучателем нежности и аккуратной фигуркой, самой незаменимой приятной участницей Заседаний Клуба, чьей инфантильной привлекательности Лолиты местного масштаба не могла лишить даже еле заметная «заячья губа».
- А… я ушёл…
- Чего это так?
- Во-первых, г@вно это, а не театр, а во-вторых, хорошо, что не выгнали… Разве сейчас искусство? Артисты продались за деньги, присосались к тельцу, а я поборник чистого искусства. Как в Риме. Ведь все искусство пошло из Рима - и трагедия, и скульпСтэпа, и футбол. А сегодня все за деньги. А это - гадость. Хорошо, что их у меня никогда не было…

- Деньги - это замечательно! - оратор продолжил с пафосом, неожиданным даже для него. - Они ведь совершенно как мы, живые. Могут худеть, могут толстеть, могут падать или подниматься в цене. Ах, господа, вы когда-нибудь играли на бирже?
- В буру и сику сколько раз, а вот на бирже, блин, не приходилось, - блеснул зубами Хиппарь-Травокур.
- Вы не представляете, как это здорово, как интересно! Я работал одно время в банке дилером и как раз отслеживал курсы на биржах. За компьютером. Порой до двух часов ночи, пока не закрывалась биржа в каком-нибудь Нью-Йорке. А с раннего утра уже снова за компьютером: как там, в Токио? Хорошие деньги получал. Меня ценили. Я даже свой МГИМО забросил. Зачем мне диплом, если я уже специалист?
- Это ты, Понтя, фраернулся. Ксива всегда нужна, - заметил вышедший из душа Стэп, немногословный хозяин логова.
- Да мне осталась четверть курса. Двенадцать лет числюсь студентом, пора и заканчивать. Но я - о другом. За иностранными биржами следил, а в собственной стране дефолт не угадал. Меня из банка и поперли.
- Ну, это, Понтя, не твоя вина. Разве за всем углядишь? - сочувственно вздохнула Блондинка. - Я вот вчера не заметила, что шнурки развязались, - и как долбанусь!
- Нет-нет, я обязан был предвидеть. Какой же я тогда специалист? А с такой репутацией, конечно, ни в один банк не взяли. Ну да ничего, я же парень с головой. Засел дома за компьютер, предлагал свои услуги дилера. Кто-то откликался. Я вообще вам скажу: компьютер - самое великое творение человека. Сидишь дома, смотришь на экран, а перед тобой - весь мир. С кем хочешь - говоришь, чего хочешь - читаешь, что желаешь - то творишь. Только у меня, мужики, недавно большая беда приключилась. Страшное, можно сказать, несчастье. Разработал я совершенно новую программу. Никому о ней не рассказывал, потому что, как вы понимаете, собирался хорошо ее продать. Четыре месяца разрабатывал, столько сил вложил! И вдруг, представляете, получаю на свой компьютер рецензию на собственную программу. Кто узнал, как, откуда?
- Может, сболтнул кому по пьяни? - со знающим видом предположил гостеприимный король флэта - Мы тоже однажды с пацанами задумали дело, так одна паскуда... Язык бы гаду вырвал! Хорошо, не много дали...
- Да нет же, я ж вообще не пью, и никому о программе не говорил. У меня и друзей-то нет…
- Тогда, наверное, ФСБ. А если ценная программа, то точно это ЦРУ, - уверенно сказал Хиппарь-Травокур. - Узнали, влезли в твой компьютер через спутник и все там прочитали.
- Я тоже так думал. Вначале. Только однажды вышел из квартиры за молоком и в лифте столкнулся с соседкой, которая надо мной живет. Она ужасно покраснела и до первого этажа, отвернувшись, молчала. И я все понял. Только она! Каким-то образом проникла в мою квартиру, нашпиговала ее жучками и видеокамерами и все время, вы представляете, все время следила за мной. Я, правда, всю квартиру обшарил, но сейчас такая волоконная оптика, фиг найдешь. Но ничего, я еще выведу ее на чистую воду, и, поверьте мне, за свое поганое шпионство она ответит.
- Все бабы - суки, - подтвердил Хиппарь-Травокур. На его лицо аскета набежал оттенок легкой грусти. - Даже родные сестры...
Но тут его слова утонули в возгласах протеста – Туса любила лучшую половину человечества (за редким исключением), и не могла снести таких оскорблений. Так нельзя о всех женщинах говорить.
- Я, извините, вообще-то не люблю, когда оскорblyaют женщин, - заметил Нудист и внезапно принял этот вызов, нанеся Хиппарю несильный, но неожиданный удар.

Когда их растаскивали, рыцарь-защитник вдогонку к своим действиям добавил, что человек каждый день другой, совсем новый, что невозможно в одну реку войти дважды, поэтому не нужно обижаться и делать какие-то выводы, наклеивать ярлыки, надо учиться забывать и не цепляться за какие-то случайно произнесённые слова.

Оставленный на минуту в покое человек может вдруг оказаться так далеко от оставивших его в покое, что те найдут на его месте кого-то другого... Музыку медленней, пожалуйста... Алкоголь делает тебя добрым, а время медленнее; чувство останавливающихся минут ласковых, полновластных. Скоро спуститься на нас редкого сорта философия, заведём тогда мы с тобой беседу заведём "высокого давления", разольёмся оба реками широкими, устроим духовный стриптиз. Он не участвовал в разговоре. Напиться и позабыть глубоко, безвозвратно, окунуться в забвение, чтобы выкарабкаться было нельзя, ведь с пьяных-то глаз и в петлю угодить недолго! Взял верёвку, зацепил за сук, обмотал кругом шеи и был таков. Или – просто дёрнуть по горлу бритвой. Какую моду выдумал – вешаться вздумал! Такую я задумал шалость. Ни под каким видом, что за шалости. Вот-с, бывают такие штуки в нашей милой отдалённости...
Налей... Залью свои угольки... Аллергия на жизнь... Анестезия. И с тех пор он аккуратно каждую ночь напивался, хлопал водку-простеца. Опять я ненастьями запил, пью и тихонько старею. Сделала открытие: он пил. Страсть эта въелась в него крадучись, благодаря деревенскому одиночеству. Первый глоток вызвал тошноту, второй пошёл уже привычно по оживающему желудку, и он почувствовал себя заново родившимся, человеком без прошлого. Спиваешься...
Все-таки русская душа приемлет если не всё, то многое. Прав был Федор Михалыч. Так думал Йцукен, спиртное вообще всегда тянуло либо в центр всеобщего внимания, либо – как в этот раз - мимо окружающего бешенного веселья в замкнутое в своем величие философствование.