Арсений Смоляк
Голубой правозащитник
Запах вокзала невозможно спутать с другими погаными ароматами. Пахнет
жарко, жженой резиной, подгоревшей курицей, потом людей и
приближающимися несчастьями. В вокзальном запахе непременно витает
смерть, дьявольский смешок и горький вечный мрак. Именно на вокзале моя
мама покончила жизнь самоубийством. Другой смерти она для себя не
видела. Мне исполнилось десять лет, я остался сиротой, повис на руках
бабушки и ее мизерной пенсии за тридцать семь рабочих лет.
Мама приняла решение изменить свою жизнь с самого дня моего рождения.
Мне не исполнилось еще и четыре лет, когда мама окончательно и
бесповоротно решила, что больше жить не может, не хочет, не имеет права
– она много вслух размышляла на эту тему. Мама ожидала моего десятого
дня рождения, считала, что мальчик в десять лет – взрослый, и не требует
материнской ласки. Я пошел в пятый класс, а через две недели и один день
мама попала под смертельные железные колеса поезда. Молча бросилась,
взмахнув руками в стороны. В городе ее прозвали «наша Анна Каренина».
Про маму написали в газете, а наш дом заполнился оглушающей пустотой.
Прошло шесть лет, а никто толком не может сказать, что ввергло в
смертельную апатию маму. Я рос здоровый, непритязательный, только без
отца. Может в этом вся причина…
Маму хоронили в закрытом гробу, сколоченном из осиных досок, крышку
грубо обтянули фиолетовой тряпкой. Я запомнил ее лицо, провожающее меня
в школу. Мама никогда не улыбалась, специально ради меня поджимала
уголки губ. Такой осталось в моей памяти. Навсегда.
Бабушка верила и продолжает верить в Бога, в которого я не верю с
пятнадцати лет, осознав главную потерю в своей жизни. Маленьким плохо
понимал трагедию маминой гибели. Однажды кольнуло, ледяной водой окотило
– все сразу, внутри произошло что-то необъяснимое, малопонятное мне.
Проснулся новым человеком. Конечно, поздно очухался, что сирота, что
папы не было, мамы не стало.
Год назад я окончил девять классов и стандартные дурацкие речи учителей,
произносимые из года в год, убедили меня: я вырос, детство ушло
безвозвратно. «Вы вступаете во взрослую жизнь», - сказал наш директор в
день вручения аттестатов. Я поступил в десятый, теоретически мое детство
продолжалось, но уже все было по-другому, чем вчера. Все мы резко
изменились. Со многими разошлись.
Церковь не отпевает самоубийц. Моя мама стала самоубийцей. Бабушка
называла имя русского поэта, которого отпели, наплевав на все церковные
каноны, а он повесился в Петербурге, когда город носил имя тирана
Ленина. Священник упирался, заломил плату в половину бабушкиной пенсии.
Мы почти ничего не ели двенадцать дней. Я молча переживал, не ругал
бабушку за растрату, не вдаваясь в подробности зачем надо было тратить
деньги на вялый трехминутный ритуал у гроба мамы. Тогда я начал
сомневаться в существовании Бога. Верил, что гробик с мамой унесет мою
мамочку на небо, где не будет зла, которое заставило ее покинуть наш
мир, в котором по недоразумению остались я и бабушка.
Как научился ходить, мама сжимала мою крохотную ручку в своих нежных
пальчиках и волокла на городской вокзал. Каждый день мы шли заученным
путем, здоровались со ставшими знакомыми, совсем близкими людьми. Мне
дари конфеты старушки, иногда торговец фруктами в большой волосатой лапе
протягивал зеленой яблоко, бесхозные собаки узнавали нас, виляли
хвостами и не боялись.
Вокзал стал для меня вторым домом. Стремительная смерть мамы породила во
мне страхи. Мне не хотелось верить, но я знал, что бабушки тоже может не
стать. Никто не застрахован от смерти, тем более простые люди. Такие,
как мы.
Я фантазировал, представлял себя беспризорником: как лихо летаю целый
день по городу в поисках еды, а ночью сплю на вокзале. Я знаю все
потаенные места. Поэтому наша небольшая правозащитная ячейка послала
меня встречать Александра Кириллова, прибывавшего скорым поездом из
Москвы. Я то не заплутаю.
Поезд Кириллова пришел вовремя. Железная дорога удобна своей точностью.
Маме сильно «помогло» расписание поездов. Она умерла ровно ту минуту,
что хотела. Я постоянно думаю об этом. Говорят, что смерть нельзя
предсказать, что никто не знает минуту своей смерти. Мама знала. И в тот
темный день она вышла из дому целиком и полностью понимая, что в
двенадцать часов сорок пять минут из красивой двадцативосьмилетней
девушки превратится исковерканный труп женщины тридцать лет.
Я встал около оговоренного ранее по телефону номера вагона и принялся
ждать.
|
