ЖИЗНЬ как ТЕКСТ

Когда на тебя обрушивается много всего, больше, чем способен вынести, часто легче предпочесть делать вид, что ровным счетом ничего не происходит, пока не обнаруживается, что дорога, казавшаяся прямой и ровной на самом деле топь. Можно жить и в руинах - я проверил это утверждение на себе... Нити трещин разматывались внутри, завядшими и бессмысленными казались вещи, которые ещё недавно были полны эмоциями, а тяга к смерти постепенно становилась сильнее жажды жизни. Это было время, когда каждую минуту что-то обрывалось, и обреченностью переполнялась каждая клеточка тела; когда чувствовал как цепь жизненных событий действительно оборачивается цепью, обмотанной вокруг шеи и стремительно тянувший ко дну сквозь зазеркалья жизни. Сгущалась бездонная тьма и черные волны заливали душу, в которой терялся всякий надежды луч. Мир ничего не мог предложить человеку, находящемуся во власти страха. И нечего было делать, если учили, лишь как приумножить, но не научили, как оставаться счастливым, все потеряв. "Мир ужасен. Люди пошлы. Их поступки комичны" - таковы мысли ни в чем ни находившего себе утешения человека, в руках которого все тускнело. Сердце билось птицей бешенной о прутья клетки, пока однажды не проникло в меня истиной: "Смыслом жизни стирается жизнь, Как любовь объясненьем любовным...". Так открытие абсурдности жизни позволяет окунуться в неё со всей безудержностью...
Предпосылка творчества - это наполнение некоего резервуара. Первую половину жизни человек наполняет себя чужой информацией. Но приходит момент, когда она должна хлынуть через край. Вот и я, занимался тем, что собирал информацию: много читал, смотрел фильмы, слушал музыку, изучал философию. Пока однажды не понял: жить невозможно; надо либо жить, либо писать. Обвинять, противостоять и даже требовать торжества справедливости - не значит ли это в некоторой мере превратиться в обывателя?! Единственно, что спасает, потаенная жизнь, имеющая мало общего с повседневной; мощный поток, не дающий нам разбрасываться в попытках конформизма или заурядного бунта. Не сделать стандартных ходов и не влиться ручейком брезгливым в благомыслящую и благопоступающую массу, внося свою долю усредненности в потребительскую корзину будничной серости, научно обоснованной и социологически выверенной - вот что важно.
С проблемой справляются так: решают либо бегут. Есть 2 пути избавиться от страдания: быстрая смерть и продолжительная любовь. И есть ещё путь третий... Литература есть форма бегства от жизни, форма духовного эскепизма, потому что жизнь, как бы господа оптимисты не хотели убедить в обратном, печальна.
У любого искусства есть предел, который не абсолютен, но для живых людей, имеющих некие чувства, является пороговым... Он преодолим, но дальше уже идет то, что с этой реальностью не совсем связано. Мне кажется, самое страшное - это заживо умереть. Страшнее смерти - смерть в человеке творца. Человек доходит до предела крутизны, где в некой точке происходит момент выбора: оставаться здесь, в этой реальности, либо идти дальше. Появляется ощущение, что уже сказал все, что хотел сказать, и продолжать дальше физическое существование уже не нужно. Поэтому принимается решение уйти. Существует некий уровень, за которым все, что делается человеком, в формы, доступные пониманию, не облекается, а принимает столь странную форму, что она уже не находит понимания, она уже словесно вообще не выражается. Здесь должен быть качественно другой уровень понимания, которого у обычных людей просто нет.
...
Нет истинного наслаждения, кроме проистекающего из творчества; если искренность дается без труда - это большая редкость. Настоящий художник всегда находится на полпути между своими вымыслами и своими поступками, он - человек, "способный на". Конечно, он мог бы быть тем, кого описывает, пережить то, что он описывает, только поступок ограничил бы его, и он остался бы всего лишь тем, кто его совершил. Страсть к неожиданным приключениям, которая дарится судьбой, только творчеством и победима. Сюжет должен быть интересным, должен провоцировать действительность, взрывать реальность динамитом страниц; выпасть из этой нелепой действительности, в которой, казалось, абсурд прорастает в каждой минуте.
Можно считать, литература начинается тогда, когда жизнь становится вопросом, когда факты говорят: "ты несчастен", и не знаешь что делать, чтобы об этом не думать. Каждый, всерьез и часто задумывающийся, зачем он живет, знает, иногда этот вопрос доводит до степени, что существование кажется ценным меньше, чем лежащий под окном прошлогодний снег; что сердце подобно пустыне, но выжгло его не солнце, а боль, давящая так, что буквально кожей ощущаешь, насколько зыбка почва, выбиваемая из-под ног. Вслед за этим в душу въедается ощущение бесцельного существования - самая большая проблема зверя по имени Человек.
Человеку хочется уйти не только от общества, но и от себя самого. Идти вперед - значит неизбежно рвать мирские связи. Это - путь в Вечность через вселенское одиночество. Если ты выбираешь ДВИЖЕНИЕ, значит ты сам - Бог, Творец, Демиург, Созидатель собственной нравственности, собственного закона, мира, бытия.
Писатель - лишь тень человека. моё призвание, моё искусство - жить. Основной продукт творчества - это жизнь, тексты - лишь её осколки и какая же цель может быть как не сделать все возможное требуется от нас, чтобы жизнь стала истинным произведением искусства надо бодрствовать до полного израсходования себя пока постепенные тени на повествовании жизни, как морщины на стареющем лице. Хотел бы я жить в тени, в своей нише, оставляя только тексты после себя, сочиняя нечто, что будет жить само по себе, вне воли и имени автора. Фраза уже совершенна, чистая, без примеси, без изъяна. Автор черпает в ней свое существование. Он сотворил её, и она сотворяет его, она есть он, как и он всецело является ею. Жизнь - одновременно - дар небес и плод собственных произведений. ("моя книга в такой же мере создана мной, в какой я сам создан моей книгой", - пишет Монтень. - "Не в писаниях Монтеня, а во мне самом содержится то, что я в них вычитываю", - отвечает ему Паскаль).
Жить и умереть стоит ради Идеи, ради Идеи, затмевающей все. Многие жалуются, что жизнь чересчур прозаична, что она не похожа на роман, где случай всегда вывозит. Я тоже недоволен, что жизнь - не роман, где приходится бороться с жестокосердыми отцами, колдунами и привидениями и освобождать очарованных принцесс. Но все эти враги вместе взятые - ничто в сравнении с теми бледными, бескровными, но живучими ночными призраками, с которыми я борюсь, хотя сам же вызвал их к жизни. От болезни острее чувствуешь жизнь, и иногда люди становятся лучше, чем были. "То, что меня не убивает, делает меня сильнее".
Не найдя для себя до сих пор иного Смысла (ибо мир предлагал мне только выбор, лишенный выбора), я взял следовать Пути, созерцая мир "голыми глазами", с медицинской бесстрастностью фиксируя то, что Судьба сама приносит в расставленные сети. Притом не просто наблюдать, а строить жизнь как сюжет. Тогда литература перестает быть просто литературой, она хочет быть новым бытием, новой формой существования... "Бесплодную сумеречную мечтательность" заменяет искусство как "свидетельство" - яркий свет художественного произведения высвечивает жизнь, которой сказать "да", если принимаешь неоднозначные правила встраивания собственной жизни в недра литературного Текста...
Жизнь продолжала затягиваться с каждым годом как петля на шее, но путь героя сквозь сюжет уже завладел мною. Не думаю, чтобы этот выход был худшим - ещё Ницше воспевал аmor fati - любовную преданность судьбе, как самый плодотворный закон жизни, что заставляет в каждом враждебном акте ощущать лишь избыток, в каждом испытании - благо. Она приводит к такому сгущению душевных состояний, которое недоступно нормальному восприятию, и каждая опасность становится милостью, каждое зло - стимулом творчества. "В романах вопросы ставятся с такой силой, что допустимыми оказываются только крайние решения".
Без надрыва невозможно творчество. Чем хуже, тем лучше; не построить достойного повествования на ровном материале. В основе принятого мною литературного метода лежит затратный способ создания героя: для написания Текста спровоцировать события, расхлебывая совершенно реальные их последствия ("Вы, любители познания! Что же до сих пор из любви сделали вы для познания? Совершили ли вы уже кражу или убийство, чтобы узнать, каково на душе у вора или убийцы?" - вопрошал Ницше), жадно изучать шершавость будней, обходя издали тех, кто предпочел истине видимость, повседневность - разделенной с кем-то тревоге, чтобы не опустить руки, не слиться с общей массой, не стать послушным подданным общества потребления.
Читая Книги, заглядываешь в открытое окно реального мира. Но я не могу смотреть в него с удовольствием, пастись на пастбищах обывательского счастья, где недоступна вечность мгновения; где время превращено в деньги, а живое общение - в ток-шоу; где следует любить и ненавидеть то, что любят и ненавидят все. Я не хочу и не могу идти этой долгой и скучной дорогой. Не я выбрал путь одиночки, жизнь сама заказала такую судьбу. Впрочем, не так это и плохо, ведь человек может быть вполне самим собою только пока одинок; настоящий он - только когда совсем один - когда он хоть с кем-то, он уже играет. Стало быть, кто не любит одиночества - не любит также и свободы.
Каждый человек приговорен к конкретной земной участи; это, конечно, безрадостно, и хочется преодолеть свое "Я". С одной стороны, человек изо - всех сил старается закрепиться в собственной психологической нише, обжить её, а с другой - сам же её взрывает. Я уверен, в каких то пропорциях в Текст просто необходимо вводить определенное косноязычие героев в словах и поступках, ибо чего ради описывать обыденность?! Интересным может быть только то, в чем можно сомневаться. Мне кажется, именно отвлеченные крайности действительного мира составляют природу Человека, а потому всегда гораздо интереснее маргиналы - одиночки. Персонажи такого типа подчиняется иной немилосердной логике; это одинокие умы, что нигде не найдут себе прибежища, друга по несчастью, несчастью быть слишком похожими лишь на самих себя. Во всем они стремятся дойти до конца, до предела, перейти за грань разумного. Это люди, осознанно выбравшие СВОБОДУ - ослепительную свободу от всех житейских, мировых и вселенских законов, свободу от жизни и смерти, свободу от времени и пространства, свободу от мира, свободу от Бога, свободу от САМОГО СЕБЯ.
Готовы бросаться в воду, чтобы ощутить жизнь, проверить, что там за её концом? У меня тоже часто появляется желание "вызвать огонь на себя"; специально растравливать душу, вплоть до ненависти, чтобы писать. Недаром же из философов многие стоики и эпикурейцы считали, что недостаточно обладать душой благонамеренной, уравновешенной и склонной к добродетели, что недостаточно быть способным высказывать суждения и принимать решения, ставящие нас выше всех жизненных невзгод и превратностей, но что необходимо, кроме того, самому искать случаев применить их на практике. Они хотели испытать боль, нужду, презрение, чтобы с ними бороться и сохранять душу в боевой готовности.
Надо суметь освободиться от дела жизни могло бы и не существовать, проникнуться мыслью о бесполезности любой отдельной жизни - это придает легкость при осуществлении задуманного; надо быть тем, кого лишь гордая страсть к Абсолюту отнимает от земли, на которой ничего не любишь.
Творчество позволяет завоевывать внутри себя новые рубежи Безграничности, вседозволенности и дерзновенной вдохновенной всевозможности. И если творческий акт есть утверждение СВОБОДЫ, значит я из тех, кто её завоевывает. Ибо её нельзя получить в подарок, и она сама не явится: её можно лишь смело и отчаянно забрать, захватить, отвоевать - в конце концов! И всевозможные проявления этого бунта и являются, по моим понятиям, настоящей поэзией, к которой никакого отношения не имеет лукавая эстетствующая плесень всевозможных "игр в бисер". Не надо никакого искусства, не надо никакой литературы, просто надо оставаться Живым! Настоящим человек становится, когда он что- то побеждает, побеждает свою лень, свою болезнь, и тогда чувство победителя дает ему чувство гордости и чувство достоинства, а это отличает человека от животного. Человек живет, человек меняется, тонкая пленка его не Богу, а проблематике безбедного будущего, или пролететь звездою светлой по мрачному небу русской действительности эпохи распада; время выбора между созерцанием убеждений зарастает новой травой. Человек всегда приобретает либо теряет; человек никогда не имеет, человек никогда не есть. Свет отвлекает внимание от мрака внутреннего мира - только у одних это флюорисцентный свет наслаждений, а у других - солнечный свет приближения к Абсолюту, к идеалу, постоянная работы над собой. "Если хочешь победить мир - победи самого себя". Каждой победе присуще презрение к жизни. Человек, даже будучи обреченным на полнейший провал, должен оставаться верным самому себе, своей собственной природе. Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
Судьба, ожидающая каждого из нас, определена не волей случая. Если где-то там, за невидимой нашему глазу чертой, заранее определено, что всякое существование лишено цели и смысла, значит, любая жизнь - ничем не хуже любой другой. А следовательно, можно, к примеру плести сеть своих поступков по готовым книжным рецептам. Такое существование было исполнено для меня соблазна, я чувствовал, что именно в этом направлении лежит мой путь; но прежде придется изранить в кровь руки об острые осколки жизни. Я с одинаковым презрением относился и к инстинктам, и к интеллекту. Все моё существо, словно некий диковинный мяч, катилось вперед с единственной целью - пробить стену реальности. Никаких конкретных действий не подразумевалось. Жизнь, которую предлагал мне мир, представляла собой рискованный фарс: разбить вдребезги реальность, дурачащую нас множеством неведомых обличий, и, пока с реальности сорвана маска, а новая, неизвестная, ещё не надета, вычистить весь мир добела.
Если человека в конце пути ожидает смертная казнь, он всю жизнь поневоле в каждом телеграфном столбе, в каждом железнодорожном переезде видит тень предначертанного ему эшафота и постепенно свыкается со своей участью. Шопенгауэр в одном месте писал: все, что может приключиться с - человеком, предрешено им самим, поэтому всякая смерть - самоубийство.
Мой жизненный опыт всегда оставался однослойным, лишенным углублений и утолщений. Ни к чему на свете, кроме Идеи, не был я привязан, даже к собственным воспоминаниям. Но я не мог не видеть, что воспоминания эти, точнее отдельные их обрывки, не проглоченные темным морем времени и не стертые бессмысленным повторением, выстраиваются в цепочку, образуют зловещую и омерзительную картину. В этой загадочной картинке пряталась главная пружина всего механизма и почему мне не удалось увернуться от расставленного капкана...