Воскрешение Польского театра в Москве: как это было

Итак, 4 и 5 апреля сего года на Новом Арбате произошло чудо, а если быть конкретнее - воскрешение. Вновь в Москве появился Польский театр, которой был разогнан в 1938-ом – в год страшных сталинских репрессий.

Новую жизнь он обрел благодаря молодому, амбициозному и, бесспорно, очень талантливому режиссеру Евгению Лавренчуку, выпускнику Российскую Академию Театрального Искусства и директору Польского Культурного Центра Ромой Ядзиньской. Она не только взвалила на свои хрупкие плечи все организационные трудности (в т.ч. привлечение спонсоров), но и сыграла роль Бронки - главную роль в первой постановке.
Вторая жизнь Польского театра началась весьма бурно. И началась с постановки, которой столица никогда не видела. Спектакль «Снег» - мелодрама польского драматурга, мистика и женоненавистника начала 20-го века Станислава Пшибышевского. Пьеса о столкновении и переплетении любви и смерти, духа и плоти, сексуальной энергии и вечной тоски по утраченному раю. Автор пьесы - некогда культовая фигура и скандальный автор европейского модернизма – вновь появился в Москве на сцене возрожденного Польского театра. Пшибышевский – автор не забытый, а вытесненный, подавленный.

Пшибышевский

В России он стал культовым в 1901 году, а высший пик популярности символиста в нашей стране пришелся на 1908-1911 годы, когда на русском языке вышло аж 52 (!) книги, принадлежащие его перу.
«Пришла пора заново перечитывать Пшибышевского!» - призывает зрителя программка, выданная в день премьеры. Честно говоря, сказать, что «Снег» — хороший спектакль по плохой пьесе - значит не сказать ничего. Текст пьесы – абсолютно мертвый, наполненный самоповторами и фразами, которые можно назвать пустыми. И только то, как Лавренчук расшифровал и интерпретировал «Снег» - только это и сделало успешным весь проект. Тема Лавренчука - мир человеческих страстей: больших и малых, высоких и низких, серьезных и смешных, движущих жизнь, составляющих её вкус и цвет. Кто сказал, что наш век сух, рационалистичен, бесстрастен? Какой-то ненаблюдательный человек, взявший это безответственное суждение напрокат у прошлого века, который, кстати, тоже упрекали в сухости. Просто надо уметь разделить чувства своих современников, пережить вместе с ними их радости и горести, понять, что заставляет их волноваться, страдать, затевать споры, вступать в борьбу. У каждого времени не только свой образ мысли, но и свой образ чувствования.
Действие драмы происходит в начале XX века на сломе двух эпох, и кем-то может быть воспринято как типичный любовный четырехугольник. На самом же деле пьеса, а тем более представленный Лавренчуком и его актерами визуальный ряд едва ли вписывается в эту банальную схему. Как и в жизни, здесь все намного сложнее и приобретает более чем мистический смысл.
Тревожное ожидание Бронкой (Р. Ядзиньска) возвращения мужа (С. Станкевич, А. Фонтанов) из города и её встреча с ним, их первый разговор - типичный пример того театра, к какому тянется душой Лавренчук. Здесь продумано, выверено под музыку каждое движение, и взгляд, интонация, поворот головы значат неизмеримо больше, чем любые слова. Они вообще лишние, слова, - не случайно кульминацией спектакля становится предсмертное катание на коньках под музыку Шопена. И смех, смех, смех…
Музыка издали, крадучись, приближается к сцене и, постепенно нарастая, затопляет сцену и зал. Прибой мелодии подхватывает героев, унося их тела вниз под лед, в холодную воду, а души самоубийц - ввысь к беспощадному нему. Выходя в финале на сцену со своими героями, он как бы говорит: перед вами — игра, происходящая под куполом без страховки. И в этот вечер билеты становятся недоступными, а сцена — центром Вселенной.

Алексей Желтый