Евгений Лавренчук:

«Мне интересен театр ужаса и кошмара»

Конфиденциальная беседа спецкора Таника с Евгением Лавренчуком

- Ты чувствуешь себя носителем какой-нибудь определенной идеи или только носителем неких сакрально-правильных тем, которые ты пытаешься выразить более-менее адекватным образом?
- Я всегда сомневаюсь в том, что именно является сакральным. Я знаю только ценность некоторых состояний и знаю, что нужно быть независимым от зрителя-заказчика. А ты постоянно подвергаешься искушению сделать что-либо на заказ. Пойти, например, собирать грибы, вместо того, чтобы сшить волшебные сапоги. Важно не дезориентироваться в этом пространстве, которое всегда агрессивно к тебе, искушает тебя, провоцирует тебя. Как во сне, ты хочешь зайти в какую-нибудь комнату, а идешь в совершенно другое место. Это эстетическое препятствие постоянно чувствуется. Нужно постоянно говорить «нет». Через «нет», бунт внутренний, разрушение часто приходишь к правильным вещам. «Да» сказать всегда легко, это затягивает, и ты, в конечном счете, погибаешь как художник, личность. Это как формула. Я, например, человек, который постоянно говорит «нет», во всяком случае, пытается говорить на языке разрушения. И это единственное «священное» знание, которым я обладаю.
- Если говорить об условной аудитории Зла, людях, которые то ли понимают, то ли говорят на языке понимающих, среди них же очень много, особенно в последнее время, декоративных злодеев, бессмысленных эстетов. Взять, например, всю готическую тусовку, ведь это ряженые. Тебе не кажется, что нужно изобретать новый — второй, третий язык Зла. Как у Лимонова есть Другая Россия, так должно быть Другое Зло? Я на мультипликационном, клишированном языке говорю, но, наверное, понятно, о чем речь? Не кажется ли тебе, что это уже заезженная область, и ты становишься в какой-то момент рабом этих самых штампов, начинаешь развлекать расслабленных людей, которые, по сути, точно такие же, как обыватели, только они нарядились в таинственные одежды, носят символы, читают таинственные книги и т.д.
- Все дело в нюансах, ведь Леонардо и Рафаэль писали в одном стиле, однако же, у Рафаэля и близко не было того, что у Леонардо. И никто из его подражателей не добился ничего подобного. Кровь и любовь — тоже избитые вещи, однако, кому-то достаточно одной струйки, чтобы вызвать ужас и трепет у окружающих, а другому и тысячи литров не достаточно, чтобы произвести впечатление.
- Как вообще отделить зерна от плевел?
- Явные подделки видны сразу. Во всем есть первоисточник, даже если говорить о фетиш-культуре, садо-мазо. А есть его суррогат, который можно найти в обычных магазинах. Есть нюансы, которые понятны только людям, которые в этом разбираются. Мне труда не составит труда отличить женщину, связанную веревкой из фетиш-магазина, мягкой и удобной, от женщины, связанной колючей проволокой, и ее не продают в магазинах. Например, образы де Сада и современной культуры садомазохизма диаметрально противоположны. Контекст важен.
- Не стал ли язык Зла слишком избитым, слишком попсовым?
- Мне никогда не были понятны современные «готы», мне кажется, они сами не понимают темы, в которую играют. Спроси у какого-нибудь «гота», кто такие готы, вестготы и остготы, вандалы, чем они занимались, что ненавидели, что такое готический стиль, почему он так называется. Один гот, например, будет слушать группу «Кьюр», совершенно попсовую, а другой будет слушать шум ветра, для него это будет готикой. И это будет более правильной готикой, чем музыка сопливых и голубых. Это мода, не более того. Фундаментальное Зло не возможно употребить ни в рекламе, ни в бизнесе, оно недоступно людям, пытающимся делать на нем деньги. И оно-то как раз пугает по-настоящему. И достаточно одного штриха, намека на это зло, чтобы испугать общество. Поэтому меня раздражает публика, которая тащится от приколов, понятных им. То есть у них есть одна извилина, в которую я попал, а остальное проходит мимо. Один человек будет ржать на моих спектаклях, а другой — рыдать.
- Реально ли сейчас кого-то шокировать, тем более изменить их посредством этого шока?
- Шокировать можно людей посвященных, которые знают язык, на котором ты говоришь. Тех, кто не заботится о бытовых проблемах больше, чем об эстетических проблемах восприятия и соотношения себя с реальностью. А что касается обывателей, то я их вообще не учитываю. Для меня они пусты по всем параметрам, их шокировать мне неинтересно. Я просто их игнорирую, и это уже их шокирует. Но я не специально добиваюсь этого шока, просто я и не учитываю, и это их бесит. Хотя я не стремлюсь бесить их, а им кажется, что именно в этом моя цель. Вот и все.
- Все же, то, что ты делаешь, это имеет больше отношение к некой сакральной идее или к эстетике? Это окружение, чего-то правильного или это само правильное.
- Любой жест, если он возмутителен, правилен.
- Мог бы ты назвать имена нескольких персонажей, исторических деятелей, не только искусства, которые были бы тебе близки? Арто на тебя в частности в чем-нибудь повлиял?
- Я его единомышленник, но я не могу быть его поклонником. То, что делал Арто, для меня всегда было само собой разумеющимся. Когда я о нем узнал, я просто порадовался, что есть в мире безумцы, и я не белая ворона, а нас целая стая, просто она разлетелась. И даже если мы никогда не соберемся, диалог все равно существует. Арто был несколько истеричен, из-за наркотиков, сока мексиканских кактусов, которые он употреблял. Мне интересны физиологически адекватные люди.
- Поэтому ты посещаешь спортзал?
- Мне нравятся сильные люди, герои и воины. Героические персонажи, все те, кто убивал, и парадоксальным образом становился святым, как Владимир Красное Солнышко. И не важно, что он насадил христианство, а важно как он это сделал. Нерон, Гитлер, любой из тех, кто что-то совершал безумное, мне интересен. Для этого можно и не убивать, убийство — это побочный эффект того, что делает человек. Потому что смерть — это категория условная. Так в античности смерти в нашем понимании не существовало. Это сейчас, когда произошла разделение понятий добро и зло, благодаря новшествам и ханжеству, это разделение заставляет людей убивать. Но это не цель. Убить куклу так же бессмысленно, как убить человека. А в средние века убить куклу, статуэтку бога какого-нибудь, было даже страшнее, чем убить человека. Они гораздо больший смысл вкладывали в предметы, чем в живые организмы. Эти вещи не разделялись. А художник никогда не должен придавать значение человеческим ценностям, для него это — полное бессмыслица. Важен общий жест, если говорить, например, о Гитлере, и не важна его личность. Поэтому я человек совершенно аполитичный, поскольку политика — это искусственное придумывание вещей, которые сами по себе происходят. В этом, мне кажется, смысл партии Лимонова, это эстетический бунт, не имеющий к реальной, серьезной политике ни малейшего отношения, и те, кто ее так воспринимают, это люди с одной извилиной. Категории, которыми он манипулирует, — проявление эстетической позиции, а ни как не симпатии к политическим интригам. Это возможность скорее дать обществу по зубам, в котором мы сегодня живем, чтобы его перекорежило, поскольку оно этого заслуживает. И хорошо, что есть люди, которые покупают автоматы, и не важно для чего они их покупают. Я бы сам купил автомат, если бы у меня были деньги.
- И много ли бодибилдеров с такой философией ты встречал?
- Среди бодибилдеров я встречал гораздо более адекватных людей, чем среди наркоманов или художников. Эта их зацикленность на преображении своего тела. Иногда мотивы этого низменные, например, понравиться девушке, произвести впечатление на окружающих. Но потом это перерастает в безумие, когда для тебя мир вообще перестает существовать, до того они сливаются со своим телом, с этими предметами, обожествляют штангу, что это тоже можно сравнить с великим искусством. Связь со своим телом очень важна, не важно как она будет проявляться в бодибилдинге, йоге или медитации, не приводящей к физической мутации, это может быть творческая медитация. И в тот момент, когда ты отказываешься от тела, происходит трагедия, то есть вещи, не зависящие от тебя, как произошло с Арто, Ницше, Достоевским.
- Мисима, не отказавшийся от тела, закончил точно так же.
- Ну, это же эстетический жест. Харакири, ритуальное самоубийство имеет эстетическую, творческую основу. Это не просто вспарывание живота, это определенные переживания, через которые ты проходишь. И без этих переживаний ты не совершишь этого правильным образом, а это надо делать правильно, иначе, это будет бессмысленно.

Tanik