Евгений Лавренчук:

«От врагов надо уходить вверх…»

В начале апреля в Москве открылся Польский театр. Жизнь его началась весьма бурно. Началась со спектакля «Снег» по одноименной пьесе «о столкновении и переплетении любви и смерти, духа и плоти, сексуальной энергии и вечной тоски по утраченному раю» польского драматурга начала прошлого века С. Пшибышевского. Первое ощущение от увиденного — блистательный экспромт, срепетированная импровизация. Потом пришло понимание — не экспромт, не импровизация, а какой-то новый, неведомый до сих пор театр. Захватывал текст. Волновали непоcтавленные, неактерские голоса. Я смотрела не только на сцену, но и на зрителей – и видела: они также поражены этим внезапным прорывом, захвачены необычным действием, поглощены рождением нового искусства. После шумной и красивой премьеры мне очень захотелось заглянуть в глаза человеку, который столь необычным образом воплотил на сцене странное творчество Станислава Пшибышевского. К счастью, моя профессия дала такую возможность, и вот, я встретилась с создателем «Снега», молодым и, бесспорно, очень талантливым худруком Польского Театра Евгением Лавренчуком.

- Евгений, не могу не спросить, откуда такой необычный выбор материала для первого спектакля Вашего театра?
- Мне кажется, пьеса «Снег», хоть и была написана столетие назад, является настолько современной, что просто напрашивалась целесообразность заявить о нашем театре именно ею. Ведь времена могут сколько угодно меняться, люди же – никогда!
- Довольны ли вы результатом?
- Режиссер никогда не будет, в конечном счете, полностью удовлетворен своим делом… Я же вижу все еле уловимые нюансы, и каждая мелочь со знаком «минус» просто бьет меня током. Это, наверное профессиональная режиссерская болезнь… Но я не погрешу против истины, если скажу, что мне отнюдь не было стыдно за то, как открылся наш театр. А мнения зрителей таковы, что равнодушных абсолютно не было. У меня целую неделю после этого телефон просто раскалывался от звонков. Я знаю, были люди, которые, посмотрев один раз, покупали билеты и на следующий день, брали с собой близких людей, друзей – значит, наша работа была проделана не зря.
- И что же, по-вашему, стало главной причиной успеха: ставка на польский язык и необычного автора, блестящая игра актеров или великолепно продуманная режиссура?
- Если бы не вы, а я был журналистом, я бы так написал про нашу постановку: в ней прекрасно выверены, сбалансированы необходимые сегодня для успеха ингредиенты: юмор, цинизм, детектив, фрейдизм, экзотика...
- О Вашем театре уже создано много мифов...
- Они могут все, что угодно, придумать, это не имеет никакого значения. Если ты просыпаешься, и у тебя нет врагов, значит, все достигнутое - бессмысленно. Все просто.
- Но от врагов надо скрываться, не вступая в битву? От них надо уходить вверх...
- Только вверх. Я думаю, что вообще нужно как-то это не замечать. Надо быть, как король, выше этого. Короли не замечают и не отвечают. Есть три способа существовать в этой жизни. Первый способ, когда ты плывешь и гибнешь в борьбе. Второй - когда ты знаешь, что жизнь - это море, волны, ты понимаешь гармонию движения волн и можешь попасть в эту гармонию, - ты играешь в этой жизни и поэтому плывешь. Третий путь, когда ты идешь по воде, как Иисус Христос. Когда в тебе есть два крыла, которые тебя поддерживают: беспристрастность и независимость. Тогда ты идешь выше всей этой мути, которая остается у тебя под ногами. Все. Казалось бы просто. Но это не просто, потому что нужно иметь эти крылья.
- Муть - это быт, деньги, проблемы?
- Это есть то, что предлагает наш век: зависть, ненависть, глупость - все, что угодно. Это все то, что называется, может быть, даже и жизнь.
- Жизнь в социуме?
- В социуме. В лживой морали. Эта муть внутри может шевелиться, сколько хочет. Тебе все равно, когда ты идешь по ней, когда ты над ней. Через искусство возможно получить такую высшую способность: постоянно находиться над пошлым миром. И любое самое фантастическое становится реальным, если в него сильно верить...
- Звучит весьма необычно.
- …И именно сложение в единую силу энергетики тех, кто видит в этом искусстве никак не вызов общественной морали и эпатаж, а глубинные его аспекты - и есть степень жизнеспособности театра. Хочется верить, что многие, раз попав на наши спектакли из чистого любопытства, будут очарованы и привлечены своим воспоминанием сюда еще. Я думаю, проходит время, и если в сердце человека остаётся укол от спектакля, тогда, возвращаясь к нему, он включает мыслительный аппарат. Вот это самое ценное, потому что умение эмоционально мыслить имеет колоссальное значение: оно воспитывает людей в наш век, когда чувство отодвинуто и мы превращаемся в автоматы, которые, сталкиваясь боковинами, издают железный скрежет. Вот этот звук самый страшный. А нас во всём мире объединяет совсем другой, музыкальный звук. И когда зрители аплодируют в конце, они аплодируют не артистам - они аплодируют себе. Потому что происходит раскрепощение от зажатости, от страха, от того кошмара и хаоса, в котором мы находимся. И тогда люди на какой-то миг счастливы. От того, что всё равно остаются людьми.
- Я увидела у Вас на столе новый томик Фуко и вспомнила, он ведь первым отказался от человека. И он сказал, что наступает новое время, когда приходит та культура, где человек не будет венцом творения.
- Я думаю, что если мы с птичьего полета не посмотрим на весь ХХ век и не поймем, что это – закономерное явление. Потому что было как бы три культурных пласта. Начнем: декаданс, символизм, дальше – авангард, тоталитаризм и постмодернизм. В моей новой постановке, открою тайну, мы как раз и обратимся к истории прошлого сложного века, хотя, открою еще одну тайну, обращаемся мы к совсем другой исторической эпохе. Сегодняшний человек избавляется от прошлого, стремится избавиться от памяти о себе подобных, становится нулевым человеком. Человеком, лишенным памяти. И тогда, конечно, среди нас начинают жить искусственные люди. Они, конечно, компьютеры… У них нет депрессии, они не совершают ошибок. Над ними есть облако – тайна непостижимости.
- Расскажите теперь, пожалуйста, о себе.
- Родился и вырос в городе-герое Львов. С пятого класса я знал, что буду как-то связан с искусством, к восьмому точно определился в своей связи с театром, к десятому – стал уверен, в том, что буду театральным режиссером. И поступил в ГИТИС на курс Романа Григорьевича Виктюка. Ну, дальше неинтересно… Участвовал в международных проектах, был лауреатом, награждался… Сейчас вот закончил учебу… Еду во Львов ставить оперу, не скажу какую… И, естественно, продолжаю делать новые проекты в рамках Польского Театра.
- Всех очень волнует твоя личная жизнь…
- Вас - тоже?
- Лично меня - нет…
- В общем, всем передайте, что у меня все хорошо…

Такой он, молодой идеолог нового театра. У него безошибочное, врожденное чувство театра, оно как абсолютный слух. Такой человек не может сфальшивить; пуститься на рискованный эксперимент и провалиться – наверное, но сфальшивить - никогда. К тому же в отличие почти от всех своих ровесников мир дольний заботит его ничуть не меньше, чем горний. А может, и больше. А главное, он не старается казаться глубокомысленным. Просто не забывает быть театральным. И, что особенно приятно: человек он - не только талантливый, но и во всех отношениях состоявшийся. У него есть свой театр. Свои артисты. Он востребован международными фестивалями и не забыт ни в России, ни на Украине, ни в Польше. Иными словами, он не восходящая звезда, а уже взошедшая.

Ульяна Шесткова

журнал «Театр» (№ 5, май 2003)